Белы Куна, дом 8

Надеюсь, не задолбал еще френдов своими воспоминаньями.
Долгое время матушка работала на железной дороге. Там и с отцом моим познакомилась, меня соорудили. Долгое время мотались по общежитиям, потом дали комнатку в одноэтажном деревянном доме, у железнодорожного разъезда станции Петро-Славянка. Возможно, и по сей день стоят эти четыре домика, разбитых на две половины, по две комнаты в каждой. Типичное деревенское житье — отопление печное, на зиму выделялось энное количество кубометров шпал, вместо дров. Вода из колонки, удобства во дворе, газ привозной… В общем, жить можно, вот только дома наши располагались в непосредственной близости от железной дороги. Хоть и талдычили нам взрослые, что от рельс нужно держаться подальше — все равно ведь лезли. А тут еще подошло время мне в школу идти. А школа в поселке по другую сторону дороги, черт знает сколько верст пешкодралом. В общем, матушка начала искать работу, где и комнату дадут, и школа поблизости будет.
Кто уж ей насоветовал пойти в дворники — не знаю. Но в один прекрасный день мы из Славянки переехали в девятиэтажку на улице Белы Куна. Было это весной 1977-го года. Кто читал Крапивина, «Бронзовый мальчик», тот должен помнить ощущения Кинтеля после переезда в новую квартиру. Тонкие стены, над головой кто-то ходит, за окном машины носятся…
Привык, освоился. Осенью пошел в школу, не без приключений — аккурат в конце августа крепко простудился и месяц провалялся дома. Так что учебный год начался с октября.
Беда шарахнула в 78-м. Банальная простуда обернулась тяжелым воспалением, которое районная врачиха в упор не хотела замечать. Раза три меня выписывали в школу с температурой под 39. Из школы несколько раз заявлялась делегация, грозившая отчислить за прогулы. Матушка с ног сбилась, разрываясь между работой и мной. А я ослаб уже до такой степени, что самостоятельно ходить не мог.
Выручила мать моего тогдашнего друга, Андрюшки Сафронова. Людмила Степановна, царство ей небесное, под свою ответственность забрала меня к себе, в педиатрическое отделение больницы. Название не знаю, помню, что рядом с Волковым кладбищем. Провалялся я там ровно два месяца. Выяснилось, что у меня запущенный гайморит и, если бы еще чуток потянули резину, то или на тот свет, или в психо-неврологический интернат, пациентом. Слава Богу, обошлось… А Людмила Степановна Сафронова спустя год умерла — рак крови. Я все чаще думаю, что моя жизнь куплена ценой ее смерти…
Тем временем у матушки начались проблемы на работе. Несколько раз всю бригаду лишали премии — полностью или частично. Просто так, без объяснения причин. Несколько человек, включая маманю, накатали жалобы в профком. Устроили собрание, на котором авторам жалоб приписали все смертные грехи — от пьянства на работе до прогулов. Стадо, именуемое трудовым коллективом, промычало проголосовало за решение профкома — строгий выговор с занесением в трудовую. Стало ясно, что спокойно работать не дадут, нужно искать другую работу. В это время в школу и детскую комнату милиции пришла пачка анонимок, где в самых ярких тонах расписывалось, что мать алкоголичка, что я без присмотра болтаюсь целыми днями по дворам и прогуливаю школу. Благодаря этим анонимкам у моей матушки случился первый инфаркт. Было ей тогда 36 лет.
Я хорошо помню тот день. Мы играли у Андрюшки в солдатиков, разыграли целую баталию. Их квартира и сейчас находится на четвертом этаже соседнего дома, из окон хорошо виден наш подъезд. Я видел, как возле подъезда стояла пожарная машина, потом еще и «скорая» подкатила. Еще подумал — к кому бы это? Оказалось — к нам. Мать ждала когда я приду от Сафроновых, решила картошки на ужин сварить, поставила на газовую плиту ковшик с водой. И потеряла сознание.
Дальше сплошная цепь чудес. Вода выкипела, залила огонь. По всем законам жанра мать должна была погибнуть, надышавшись газа. Спасло ее только то, что упала она не на пол, а на стоявший рядом стул. Кто-то из соседей по площадке (мы тогда жили в квартире одни) почувствовал запах газа, набрал 01. Вышибли дверь, обнаружили мать, вызвали «скорую»…
Возле раскуроченной двери квартиры меня встретила малознакомая женщина, тоже работавшая в жилконторе. Ночь в чужой квартире, в чужой кровати — и полная пустота. Впереди всерьез замаячила перспектива угодить в детский дом.
И тут очередное чудо — утром за мной пришла мама. Слабая, бледная как полотно, она все-таки упросила врачей отпустить ее домой под расписку. Как она ночью добиралась до дому — это отдельный длинный рассказ…
Через день в милицию поступила новая анонимка — некий доброжелатель сообщал, что гражданка Уткина пыталась покончить жизнь самоубийством и потому должна быть лишена родительских прав. Под этим же предлогом попытались не оплатить больничный лист. Только когда из больницы, куда увозили мать, пришло заключение, что сперва был инфаркт, а уж потом отравление газом — только тогда заткнулись… Но как только мать уволилась, сразу стали требовать освободить служебную жилплощадь. Впрочем, об этом я уже писал.