История болезни
Цикл рассказов «История болезни»
Великая сила искусства
Дело было в первый год деятельности нашего театра кукол «Солнечный зайчик», когда спектакль на конкурс мы уже отыграли. Но на носу был отчетный концерт, для родителей, с участием всех имевшихся танцоров и певцов ДПШ.
Концерт начинал небольшой номер нашего театра, после чего куклы становились ведущими концерта. А номер был таков:
Представьте маленькую лесную полянку, на которой стоит избушка. Перед избушкой Мама-зайчиха и зайчонок. Зайчиха уходила куда-то по своим делам. Перед уходом наказывала зайчонку сидеть дома, никуда не выходить и дверь никому не открывать. Все это без слов – эдакая кукольная пантомима. Зайчонок, само собой, маму не послушал и выперся из дому, держа в лапах гитару. На беду близёхонько лиса бежала… Увидев зайчонка, лиса хотела ушастого схарчить. Но, услышав как зайчик играет на гитаре, растрогалась и есть не стала. Великая сила искусства, так сказать.
Что-то березовое…
На телеканале «Культура» концерт ансамбля «Березка». Прекрасный ансамбль, но благодаря одной истории от названия слегка подташнивает.
Конец восьмидесятого года, школа номер 154 Смольнинского района, третий класс… Слева, как понимаете, я. А за моей спиной Андрюшка Иванов.
При всей внешней обаятельности – довольно гнусная личность. Мастер придумывать обидные дразнилки. Особенно ему нравилось говорить всякие гадости в адрес моей матушки. Например: «твоя мама говно выносит и сама говном питается»… Хотел я его побить, но он бегал быстрее. Потом я чуть поумнел и просто перестал реагировать на дразнилки. Не видя реакции с моей стороны Андрюшка какое-то время побесился, но затем заглох.
Жили мы с Андрюшкой в одном доме, улица Тверская, дом 13. Только наша коммуналка была в дальнем дворе и окна выходили во двор-колодец, а две комнаты Ивановых выходили окнами на улицу и были из разряда почти элитных. Второй этаж, окна громадные, потолки с сохранившейся дореволюционной лепкой… Шикарная квартира, если бы принадлежала одной семье. Но по каким-то непонятным причинам Ивановы продолжали жить в коммуналке. Непонятным, потому что мама Андрюшки имела доступ к дефициту и по блату могла организовать если не все, то очень многое. Впрочем, Андрюшкину маму я видел всего один раз и эта встреча стала одной из первых трещинок в моей тогда еще крепкой стене веры в справедливость советского государства.
Граната
История эта произошла в середине сентября, когда наш бывший третий «В» привыкал быть четвертым. Мы еще не успели привыкнуть, что у нас новый классный руководитель, что вместо постоянного сидения в одном классе нам придётся бегать по всей школе в поисках нужного кабинета, не успели запомнить всех учителей… Да и уроков теперь могло быть не только четыре, но и пять, и шесть…
Впрочем, количество уроков нас не сильно волновало – в школе была обязательная продлёнка. Но радости все равно было мало. А тут еще как на грех наша математичка заболела, ушла в поликлинику, никого не предупредив. Слегка обалдевшие от неожиданности, мы стояли у запертой двери кабинета математики и ждали – а чего дальше-то? Будь мы чуток поопытней, то просто свалили бы по домам, почти все жили рядом со школой. Впоследствии мы так частенько и делали, но в этот раз такая мысль даже в голову не пришла. Зато догадались сходить к классной даме и доложить ситуацию. Ирина Феликсовна тут же умчалась к завучу, а та недолго думая ткнула пальцем в висящее на стене учительской расписание. Свободным оказался только военрук… Кто не знает – это такой дядька, который у старшеклассников вел уроки начальной военной подготовки. В каждой школе к военрукам относились по-разному, но в нашей он был объектом постоянных насмешек. Каким макаром этот солдафон в полковничьем мундире оказался учителем не знал никто, даже он сам. Будучи офицером до «костей мозга» он мог общаться с людьми только как с солдатами и любые разговоры о педагогике разбивались о его твердокаменный лоб, как волны Невы о береговой гранит. Вдобавок ко всему, он страшно боялся детей, видимо из-за тех самых насмешек. Впрочем, смеялись над ним старшие классы, а младшие просто боялись. Когда военруку сообщили что он будет заменять заболевшего учителя в четвертом классе, его лицо перекосила болезненная гримаса. Однако выбора не было ни у него, ни у нас.
Не рычи!
Кто смотрел старый советский детектив «Сыщик» наверняка помнит такую сценку: Ярмольник на мотоцикле, активно газует, готовясь рвануть как только загорится желтый сигнал светофора. А из соседней машины ему говорят «Не рычи!».
Лето одна тысяча девятьсот восьмидесятого в Питере выдалось жарким и солнечным. Самое лучшее время чтобы носиться с друзьями по двору, но я сидел дома. Три месяца назад мы переехали из блочной девятиэтажки на улице Белы Куна в унылый дом-колодец на улице Тверской. Чтобы встретиться с друзьями нужно было больше часа трястись на трамвае…
На новом месте друзей завести не успел, болтаться по Таврическому саду надоело, в телевизоре сплошной «Сельский час»… Поэтому я просто валялся на кровати, листая журнал «Искорка». Был такой детский журнал, приложение к газете «Ленинские искры». Газету я выписывал в качестве общественной нагрузки в школе, а «Искорку» читать любил.
Жарко, окно распахнуто настежь. От жары и скуки клонит в сон. Я уже почти засыпаю, но тут во двор въезжает «козел». Точнее, козел на Уазике.
И.О.О.
Аккурат в год московской олимпиады нас с матушкой переселили из Купчино в самый центр Питера. Комната в коммунальной квартире на Тверской улице, которая начиналась от Смольного и упиралась в Таврический парк. Поскольку площадь было служебная, то выбирать особо не приходилось – согласились на комнату с окнами во двор-колодец. Недостаток солнца дома я с лихвой компенсировал в Таврическом саду, где тогда и лодочная станция была, и игротека с библиотекой, и куча секций спортивных. Все абсолютно бесплатно – сейчас такое даже представить невозможно.
Летом я всегда оставался в Питере – дачи не было, родни в деревне тоже, в пионерлагерь сам наотрез отказался ехать. Такой вот «крапивинский» мальчик, которого от дома и мамы оторвать невозможно. Вот и болтался целыми днями в Таврике, да в кинотеатры соседние ходил, благо их аж три рядом с домом было.
Враг всюду!
Лето восьмидесятого года запомнилось массой новых впечатлений.
Во-первых, новое жилье в самом центре Питера, где я до этого не бывал практически ни разу. Пару раз с матушкой ездили в цирк, один раз удалось побродить по Невскому и Петропавловке… Я, кстати, все боялся, что вот-вот разведут мосты и мы домой в свою Петрославянку не попадем. А времени было шесть часов вечера…
Во-вторых, по многочисленным просьбам детворы устроили повторный показ «Приключений Электроника». На тот момент, пожалуй, самый любимый фильм.
В-третьих, премьера многосерийного фильма «Место встречи изменить нельзя». И следом известие о смерти Высоцкого…
Ну и главное – олимпиада!
Городской детский парк
До нашего переезда в дом на Тверской, я центр Ленинграда только по телевизору видел. Совсем маленьким меня пару раз водили в цирк на Фонтанке, но кроме смутных воспоминаний о самом представлении ничего не запомнилось. Так что Смольный (институт и собор) я увидел только в конце семьдесят девятого, когда матушка взяла меня посмотреть наше будущее жилище.
И, поскольку самостоятельно передвигаться по городу я еще не привык, то главным местом времяпрепровождения для меня стал Таврический сад.
Первым открытием стал городок аттракционов и игровых автоматов. Он же стал и первым искушением – билет на автодром стоил аж 60 копеек, а лишних денег в семье не было. Однажды я таки спер из кошелька рубль, за что потом огреб нехилую взбучку.
Тверская, 13
В центр Питера мы угодили совершенно неожиданно. До этого жили в Купчино, в служебной комнате от ЖЭК, где матушка работала дворником. Начальство ЖЭКа беззастенчиво обсчитывало работяг, лишая премий и надбавок, матушка молчать не стала, разгорелся скандал. Не дожидаясь увольнения по статье, мать написала заявление, устроилась санитаркой в психоневрологический интернат номер 7, что на углу проспекта Ветеранов и улицы Пионерстроя…
Раз площадь служебная, то пришлось выметаться. ЖЭК был готов выселить нас на улицу, не дожидаясь, пока ПНИ-7 предоставит жилплощадь. Чтобы не оказаться на улице, мать до прокурора города дошла… После вмешательства прокуратуры нас оставили в покое, а спустя какое-то время ЖЭК начали шерстить проверками.
Но я отвлекся. Смотровых было две: комнатушка в полуподвальном помещении у Финляндского вокзала, с окнами на трамвайные рельсы; вторая была в квартире номер 30 дома номер 13 по Тверской улице. Типичный доходный дом, двор-колодец, в комнате постоянный полумрак. Из преимуществ – школа под боком, два парка, тихая улица… Кроме того, дом скоро должны были расселить для капитального ремонта. В общем, матушка согласилась на эту комнату, только попросила отремонтировать проводку и выключатель, которые предыдущий жилец выдрал из стены.
Ленечка
Несколько лет моя матушка работала санитаркой в психоневрологическом интернате. Если вы когда-либо проезжали по проспекту Ветеранов до улицы Пионерстроя, то наверняка обращали внимание на это здание.
Это и есть ПНИ-7. Всего пять отделений, по количеству этажей. На пятом, мужском, отделении и работала моя матушка. И был на пятом отделении парнишка, Леня. Абсолютно безобидное существо лет двадцати с интеллектом трехлетнего ребенка. Если кто Ленечку толкнет или обидит, он посмотрит своими чистыми глазами и провозгласит:
– Та-акой бальфой дувак!
Ребенок, что с него взять…
Дважды герой психоневрологического
В тысяча девятьсот семьдесят девятом году я узнал, что в благополучной советской стране есть такие специальные больницы, которые называются очень заковыристо – психоневрологический интернат. И что в Ленинграде таких интернатов не меньше семи, потому как в седьмой моя матушка устроилась санитаркой работать. Ну а раз есть седьмой, то и предыдущие шесть всяко должны быть, факт. В общем и целом новая работа матушку устраивала – график скользящий, сутки отпахала и трое дома. Смущало только, что оставлять меня одного на целые сутки было страшновато. Мало ли чего… Телефона в квартире нет, позвонить некуда.
И матушка, не мудрствуя лукаво, решила брать меня с собой на дежурство.