Коммунальное счастье

Все чаще встречаются высказывания, что в советские времена люди жили дружнее, особенно в коммунальных квартирах. Как заявил один приверженец дела Ленина-Сталина: «Ведь есть же об этом прекрасный фильм – «Покровские ворота»»…

В отличие от подобных младокоммунистов, я в коммуналках жил. И, смею уверить, что реальность разительно отличалась от красивой сказки Михаила Михайловича Козакова.

Впрочем, до коммуналки еще была общага. Из аварийного здания на улице Красного Электрика нас переселили в общежитие у платформы Фарфоровская. Комплекс дореволюционных еще домов, отчаянно нуждавшихся в капитальном ремонте, кое-как приспособили для жилья. Площадей катастрофически не хватало, поэтому одну комнату делили на две семьи. Нам в соседи досталась семейная пара по фамилии Буц.

Попробуйте себе представить: весьма небольшая комнатушка, поперек которой стоит платяной шкаф. По одну сторону шкафа койка Буцев, с другой матушкин диван-кровать и моя кроватка. Мне на тот момент и двух лет не было. Естественно, никаких дверей между половинами не было, чем Буц с Буцихой частенько пользовались. Сколько раз бывало: настирает матушка мое бельишко, высушит-выгладит и в шкаф уберет. Потом едет на Звенигородскую, где тогда располагались ясли Октябрьской железной дороги. Приезжаем из яслей, а на нашей половине сплошной кавардак: все выстиранное белье вывалено на пол, только что грязными сапогами по нему не прошлись.

Редкая неделя проходила без скандалов. Никак не могли Буцы примириться, что им досталась не вся комната, всячески старались выжить нас. Матушка и была бы рада съехать, да только куда? Вот и приходилось терпеть выходки Буца. Очень любил этот товарищ, крепко выпив после получки, доказывать матушке, что он пуп земли. Обычно речь сопровождалась демонстрацией партийного билета КПСС:

– Видишь, тварь? Я партийный! Я счас тебя с твоим приплодом по стене размажу, и мне ничего не будет! Потому что я – партия!

В свободное от пьянок и скандалов время Буцы обивали пороги многочисленных инстанций, выбивая себе отдельную квартиру. Общежитие стремительно ветшало, людей нужно было срочно расселять, вот Буцы и старались. Но и тут не срослось: выделили одну комнатушку в деревянном домике в поселке Петрославянка. Во вторую комнатушку заселили нас.

Что там было, я за малолетством не помню. Да и большую часть времени я тогда проводил в яслях на пятидневке. Знаю только, что несколько раз доходило до драки, как-то раз Буц схватился за нож и матушке пришлось защищаться. В итоге сам Буц и оказался пострадавшим, с колотой раной угодил в больницу. Из больницы соответствующий сигнал поступил в местное отделение милиции, пришел участковый. На матушкино счастье, милиционер молодой и еще не был испорчен отчетно-бюрократической системой. Ведь проще простого было все свалить на мать: есть пострадавший, есть нож и есть та, что этим ножом ударила. Правда, в справке из больницы была немаловажная приписка, что пациент доставлен в состоянии сильного алкогольного опьянения. Да и рана была пустяковая, не представляла опасности ни жизни, ни работоспособности.

Одним словом, участковый правильно понял, что именно произошло. После беседы с матушкой, милиционер вызвал к себе Буцев. Из отделения они вернулись притихшие. Что уж им там участковый сказал… Не знаю. Но вскоре матушкой со мной переселили в другой дом все в той же Петрославянке – недалеко от платформы и у самых железнодорожных путей. Подселили кого-то к Буцам или они заняли освободившуюся комнату, то мне неведомо. Но даже если и удалось отхватить жилплощадь, то радовались Буцы недолго. Спустя какое-то время Буцыха угодила под поезд, насмерть. Те, кто видел, рассказывали, что женщина была будто не в себе и нечто невидимое толкало ее на рельсы…

* * *

На Тверской первое время основные неприятности доставлял алкаш Толя Сизов. Кроме вездесущих тараканов Толя устроил в своей комнатенке рассадник клопов. Вытравить эту живность так и не удалось, так что я искренне не завидую жильцам соседнего дома номер 15. К слову: в этом доме, оказывается, в начале восьмидесятых жила Валентина Ивановна Матвиенко со своим семейством и есть у меня подозрение, что я тогда же хорошо знал ее мужа и сына Сергея. Впрочем, не о них речь.

Летом 1981-го в первую от входа комнату въехала шумная компания кавказских гостей. Первые пару лет в этой комнате вообще непонятно кто был прописан. Судя по всему, комнату регулярно сдавали внаем – жильцы в ней менялись чуть ли не каждый месяц. Новые соседи прибыли из солнечной Грузии и сразу стали вести себя так, будто квартира их собственность. Могли запросто среди белого дня закрыть входную дверь на крюк, так что домой было не попасть. К счастью, я тогда дни напролет пропадал в игротеке Таврического сада, так что абсолютно без понятия, какие дела в это время творились в нашей коммуналке. Так было и в этот раз: я сидел в игротеке, время было часов шесть. Матушка была на дневном дежурстве в ПНИ-7 и скоро должна была приехать с работы. Поэтому я был несказанно удивлен, когда в зал вбежала перепуганная мама. Увидев меня, матушка малость успокоилась, велела сидеть в игротеке и ждать, когда она за мной придет.

Как потом рассказывала мама: по графику у нее дежурство закончилось в три часа. Приехала домой – в квартиру не попасть, дверь закрыта на крюк. Звонила, стучала в дверь – не открывают. В квартире несколько здоровых мужиков и, возможно, один пацан. Если сын в квартире, то остается только догадываться, жив ли он и что там с ним могут делать.

Матушка помчалась в ОПОП – опорный пункт охраны порядка, благо он был в доме через дорогу. Там застала местного участкового, майора Куклина, который только и ждал выхода на пенсию. По этой причине Куклин никуда идти не собирался и попытался спровадить беспокойную посетительницу. Матушка, не стесняясь в выражениях и не смущаясь сидевших тут же дружинников (ДНД, добровольная народная дружина, кто не застал – Интернет в помощь), объяснила, что он, Куклин, сюда назначен людей защищать, а не казенные штаны просиживать.

Куклин от неожиданности крякнул. Потом спросил:

– Если сын не дома, то где еще может быть?

– В Таврическом, в игротеке.

– Беги, проверь, там ли он. Если там, то пусть там и сидит. Потом пулей сюда. Сходим, посмотрим, что это за любители запираться.

Найдя меня в игротеке, матушка вернулась в ОПОП. В сопровождении Куклина и дружинников пошла домой. Дверь снова была закрыта на крюк. Куклин проорал «Откройте, милиция!», в квартире послышалась какая-то возня, потом тихонько, стараясь не шуметь, крюк сняли. Дверь открывать не стали, спрятались в комнате. Матушка достала ключи, впустила участкового и дружинников, сама ушла в свою комнату. Минут через пять Куклин постучал в дверь:

– Уткина, веди сына домой. Твои соседи уже съезжают.

И, хмыкнув, добавил:

– Только в следующий раз полегче языком. А то ведь и на сутки отправить могу.

Вскоре освободившуюся комнату выделили Надежде Александровне Кавелиной, почетной пенсионерке, члену КПСС с двадцатых годов… Жила она не одна, с сыном Алексеем.

Краем уха я слышал, что год назад Надежда Александровна пережила инсульт, но все обошлось. Для меня тогда все было едино, что ангина, что инсульт. Поболел и дальше побежал… Вот Надежда Александровна и бегала, несмотря на весьма солидный возраст. Как бы сказали в те времена: принимала активное участие в жизни Коммунистической партии. И по дому хозяйничала сама. Готовила отменно, некоторые премудрости готовки моя матушка у Надежды Александровны переняла.
К сожалению, продолжалось это недолго. Не знаю, что там было причиной – просто преклонный возраст или же перенесенный инсульт сказался. Просто однажды Надежда Александровна отправилась на свою прежнюю жилплощадь. И никак не могла понять, почему ей говорят, что она здесь больше не живет. Это был первый приступ, но не последний. То забудет про стоящую на плите кастрюлю. То поставит суп вариться, посолит и забудет, что посолила. Посолит снова. И снова… И снова… То выйдет в туалет, а обратно никак – не может найти свою комнату.

Как-то летом мы проснулись часов в шесть утра от какого-то писка. Мать была выходная, у меня каникулы. Пошли посмотреть что за писк. Оказалось, это Надежда Александровна включила телевизор, ждала начала трансляции с очередного съезда КПСС. А тогда телевидение в восемь утра начинало работать. На экране настроечная таблица и противный звук, который и сейчас иногда услышать можно…

Объяснили, телевизор выключили, ушли к себе. Где дядю Лешу носило, не знаю. А Надежда Александровна, не дождавшись телетрансляции, решила сходить за газетой. Обратно ее привели жильцы седьмого этажа. А мы на втором жили… Как потом Надежда Александровна сама рассказала: поднявшись на свой этаж, почему-то подумала что еще на первом. И поднялась на третий. Ключ к двери не подошел, она опять решила, что она все еще на первом этаже. И пошла выше…

Через полгода Надежда Александровна умерла. Добил ее банальнейший приступ аппендицита.

* * *

После смерти Надежды Александровны, в ее комнату заселили молодую семью – Михаила и Галю, которая ждала ребенка. Вскоре родился Аркашка…
Миша был вполне нормальным мужиком, который в жизни сделал одну-единственную глупость – женился на Гале. Вернее, она его на себе женила известным бабским способом – вовремя дала, забеременела и поставила Мишу перед фактом. Как уж Галя шантажировала Мишу я не знаю, просто факт: замуж она вышла, штамп в паспорте и ленинградская прописка, а заодно смена неблагозвучной хохлятской фамилии на благородно звучавшую еврейскую. Возможно, Галя рассчитывала оттяпать кусок от большой квартиры Мишиных родителей, но там ждал облом: Мишина мама добилась выделения молодой семье комнаты в коммуналке. Галя к такому повороту событий явно не была готова, поскольку тут же развернула боевые действия по выживанию соседей. Алкаш и бывший водитель Толя Сизов почти сразу перебрался к очередной сожительнице и на своей законной жилплощади не появлялся до самого расселения.
Нам же с матушкой бежать было некуда. Поэтому едва ли не каждый день, когда матушка не была на дежурстве, Галя устраивала очередные склоки. Причины придумывались самые разные, пересказывать не хочу – противно. Первым же делом Галя оккупировала квартирный телефон. Миша подключил параллельный аппарат в своей комнате, после чего дозвониться к нам домой стало невозможно. Галя «висела» на телефоне круглыми сутками. У нас с матушкой было заведено: когда она на дежурстве, то звонила в семь часов вечера, проверяла дома ли я. Естественно, первой трубку всегда брала Галя, мне-то из комнаты в коридор бежать надо. Один звонок – меня не зовут. Второй – снова тишина. Третий, четвертый… Не дождался, уснул. На следующий день выяснилось: Галя брала трубку, на матушкину просьбу позвать меня отвечала «его нет дома». И только часам к одиннадцати, когда уже собиралась спать, сказала «Сережа давно спит!» Матушка тогда Гале чуть морду не набила, Миша остановил…

После смерти Брежнева служебная комнатушка осталась закреплена за нами. Матушка уволилась из ПНИ-7, перешла в трампарк имени Смирнова. И к дому поближе, и работа с семи до четырех, пять дней в неделю. Зимой я загремел в больницу с очередным обострением гломерулонефрита. Недели через две всех начали спешно выписывать или переводить в другие больницы – на отделении обнаружился пацан с гепатитом. Меня экстренно выписали, я позвонил домой. Матушка еще была на работе, я попросил Галю передать: меня выписали, пусть приезжает и забирает. Больница-то детская, без взрослых не отпустят…

Мать приехала только в начале девятого часа. Галя не потрудилась написать записку и «случайно вспомнила» про мой звонок часов в семь.

Чем бы все это закончилось, если бы наш дом не расселили? Не знаю. Галя все надеялась, что им выделят отдельную квартиру, но получили ордер на две комнаты в коммуналке. Что и как там было, то мне неведомо. Только в начале девяностых матушка случайно встретила у «Ломоносовской» Мишину маму и едва узнала – из дородной холеной дамы та превратилась сухую, сгорбленную старуху. Видимо, Галя до нее все же добралась…

(с) 2015, Сергей Уткин.